Но должно было пройти еще несколько лет, прежде чем я постиг, что испытания зовут на борьбу, преследования закаляют, а одиночество возвышает человека - если он не сломится под ними. Как и все самое важное в жизни, это знание никогда не дается чужим опытом, а всегда - только собственной своей судьбой.
С. Цвейг. Вчерашний мир.
Вчера с большим сожалением закончил просмотр первого (и пока единственного) сезона. Если сначала сожаление, возникшее после первых трех серий, было вызвано разочарованием персонажами и тем, что сериал выглядел намного слабее оригинального фильма Коэнов, то в конце сериала сожаление возникло по причине его окончания. Начиная с четвертой серии дело пошло на поправку. Тупые образы стали развиваться, каждый в своем направлении. Из под поверхностного налета тупости стали проступать более интересные человеческие пороки. Стало интересно. Местами смешно. Оригинальный фильм уже не мешал. Сериал жил собственной жизнью, время от времени забавляя зрителя прекрасными аллюзиями к первоисточнику. После седьмой серии я должен был отрывать себя от экрана ввиду previous obligations. Терпение и второй шанс окупились с лихвой.
Спасибо Маре за рекомендацию.
ШШШ
Ничто не было для германской республики более пагубным, чем ее идеалистическая попытка оставить свободу всем, даже ее врагам. Ибо немецкий народ, народ порядка, не знал, что делать со своей свободой, и, полный нетерпения, уже выискивал тех, кто должен отнять ее у него.
С. Цвейг. Вчерашний мир.
З Новим Роком, ролом та рiтм-енд-блюзом, шановнi друзi!
(… и шо б по-больше ритма и по-меньше блюза!)
hаКфар haЯрок, Тель Авив. 8.12.14
Кфар Саба. 9.12.14
Кфар Саба. 11.12.14
Рассвет. Кфар Саба. 18.12.14
Северный Негев. 20.12.14
Зоар. Северный Негев. 20.12.14
Арэль. Северный Негев. 20.12.14
Северный Негев. 20.12.14
hОд hаШарон. 28.12.14
Правды ради надо признать, что в этом первом движении масс было нечто величественное, нечто захватывающее и даже соблазнительное, чему лишь с трудом можно было не поддаться. И несмотря на всю ненависть и отвращение к войне, мне не хотелось бы, чтобы из моей памяти ушли воспоминания об этих днях. Как никогда, тысячи и сотни тысяч людей чувствовали то, что им надлежало бы чувствовать скорее в мирное время: что они составляют единое целое. Город в два миллиона, страна в почти пятьдесят миллионов считали в этот час, что переживают исторический момент, неповторимое мгновение и что каждый призван ввергнуть свое крохотное "я" в эту воспламененную массу, чтобы очиститься от всякого себялюбия. Все различия сословий, языков, классов, религий были затоплены в это одно мгновение выплеснувшимся чувством братства. Незнакомые заговаривали друг с другом на улице, люди, годами избегавшие друг друга, пожимали руки, повсюду были оживленные лица. Каждый в отдельности переживал возвеличивание собственного "я", он уже больше не был изолированным человеком, как раньше, он был растворен в массе, он был народ, и его личность - личность, которую обычно не замечали, - обрела значимость. Мелкий почтовый служащий, который в иное время с утра до вечера сортировал письма, сортировал беспрерывно с понедельника до субботы, писарь или сапожник вдруг получили романтичную возможность: каждый мог стать героем; всякого, кто носил форму, остающиеся в тылу уже заранее величали именно этим романтичным словом, а женщины превозносили их по-своему, признавали ту неведомую силу, которая подняла их над обыденностью; даже скорбящие матери, испытывающие страх женщины стыдились обнаружить свои более чем естественные чувства. Но, может быть, в этом дурмане проявлялась еще более глубокая, более таинственная сила. Так мощно, так внезапно обрушилась волна прибоя на человечество, что она, выплеснувшись на берег, повлекла за собой и темные, подспудные, первобытные стремления и инстинкты человека - то, что Фрейд, глядя в суть вещей, называл "отвращением к культуре", стремлением вырваться однажды из буржуазного мира законов и параграфов и дать выход древним инстинктам крови. Возможно, и эти темные силы способствовали тому дикому упоению, в котором было смешано все: самоотверженность и опьянение, авантюризм и чистая доверчивость, древняя магия знамен и патриотических речей, - тому зловещему, едва ли передаваемому словами упоению миллионов, которое в какое-то мгновение дало яростный и чуть ли не главный толчок к величайшему преступлению нашего времени.
С. Цвейг.
