А в это время в Лондоне Мегги отмечала свой 1й день рождения …
суббота, декабря 21, 2013
Все выше …
После неприятных сюрпризов в день моего рождения пришла пора настоящих подарков. Чу и Д. организовали мне полет на планере. Арнон - бывший начальник Чу занимается этим делом уже многие годы и давно приглашал нас попробовать, но все никак не получалось. В этот раз Чу закрыла все детали заранее и сообщила мне о дате в день рождения. Д. участвовал в мероприятии в качестве ко-спонсора.
Я часто вижу планеры, парящие над 65м шоссе. на подступах к Афуле и идея безмоторного полета над одним из красивейших мест Израиля – Израэльской долиной, была мне крайне симпатична. Дата, назначенная на неделю вперед, дала мне время на борьбу с гриппом (повержен, но не уничтожен). К сожалению, Арнонне мог быть моим пилотом, но он порекомендовал Чу своего кореша – Мики.
Сегодня мы втроем приехали на взлетно-посадочную полосу возле Мегидо – бывший британский аэродром времен Мандата. Был теплый солнечный день. В небе не облачка. Ветер очень слабый. Идеальные условия для планирования, думал я. Я ошибался. По информации, полученной нами от Мики и его сотрудников, планеризм зиждется не на ветре, а на солнце. Чем жарче воздух и суше земля, тем больше испарений исходит в воздух и создает\подпитывает воздушные потоки, движущие планер. Несмотря на солнечную погоду в течение последних дней земля была все еще влажная, что не есть хорошо для планеров. – Зато, - сказал Мики, – для первого раза идеально. Не трясет, не нагружает тело и видимость прекрасная. Так все и было.
Больше всего по поводу предстоящего мероприятия переживала моя мама. Такая у нее профессия и национально-эмоциональный характер. Я был абсолютно спокоен. Единственным обстоятельством, немного нарушившее мой покой, было название фирмы, производящей планеры – хрупкие конструкции, в которые с трудом втискиваются два человеческих тела:
Собственно о процессе …
Планер (вес: окколо 300 кг, материал: фибергласс и пр., производство: Австрия) цепляется канатом за самолет, который поднимает его до высоты 3000 ft (около 1000 м), там отцепляется и планер продолжает в свободном полете. Его продолжительность зависит от погодных условий. Наш сегодняшний полет длился около 25 минут. Бесшумного парения не получилось из-за ветра, гудевшего за окном. Но в остальном полет напоминал поездку в машине по пустой трассе. Я уверен, что у пилота впечатления совсем иные, он чувствует непосредственную связь со стихией и контролирует процесс. По его словам это занятие носит терапевтический характер. После недели напряженного труда паришь себе в гордом одиночестве, смотришь на рутину свысока, медитируешь. Удовольствие не из дешевых, но при желании, доступное. Для пассажира, знакомого с приливами адреналина, полет проходил как-то слишком гладко. На определенном этапе я посетовал об этом пилоту. Мики предложил мне взять в руки штурвал-джойстик и выполнить мертвую петлю поворот. Это внесло в наш полет немного азарта. Взглянув напоследок на долину с высоты мы пошли на посадку, которая прошла так же гладко, как и весь полет.
Прекрасным завершением мероприятия был обед в находящейся неподалеку “Хават атавлиним”.
Фото и второе видео: Д.
— Хорошего влияния не существует, мистер Грей. Всякое влияние уже само по себе безнравственно, — безнравственно с научной точки зрения.
— Почему же?
— Потому что влиять на другого человека — это значит передать ему свою душу. Он начнет думать не своими мыслями, пылать не своими страстями. И добродетели у него будут не свои, и грехи, — если предположить, что таковые вообще существуют, — будут заимствованные. Он станет отголоском чужой мелодии, актером, выступающим в роли, которая не для него написана. Цель жизни — самовыражение. Проявить во всей полноте свою сущность — вот для чего мы живем. А в наш век люди стали бояться самих себя. Они забыли, что высший долг — это долг перед самим собой. Разумеется, они милосердны. Они накормят голодного, оденут нищего. Но их собственные души наги и умирают с голоду. Мы утратили мужество. А может быть, его у нас никогда и не было. Боязнь общественного мнения, эта основа морали, и страх перед богом, страх, на котором держится религия, — вот что властвует над нами. Между тем…
(…)
— А между тем, — своим низким, певучим голосом продолжал лорд Генри с характерными для него плавными жестами, памятными всем, кто знавал его еще в Итоне, — мне думается, что, если бы каждый человек мог жить полной жизнью, давая волю каждому чувству и выражение каждой мысли, осуществляя каждую свою мечту, — мир ощутил бы вновь такой мощный порыв к радости, что забыты были бы все болезни средневековья, и мы вернулись бы к идеалам эллинизма, а может быть, и к чему-либо еще более ценному и прекрасному. Но и самый смелый из нас боится самого себя. Самоотречение, этот трагический пережиток тех диких времен, когда люди себя калечили, омрачает нам жизнь. И мы расплачиваемся за это самоограничение. Всякое желание, которое мы стараемся подавить, бродит в нашей душе и отравляет нас. А согрешив, человек избавляется от влечения к греху, ибо осуществление — это путь к очищению. После этого остаются лишь воспоминания о наслаждении или сладострастие раскаяния. Единственный способ отделаться от искушения — уступить ему. А если вздумаешь бороться с ним, душу будет томить влечение к запретному, и тебя измучают желания, которые чудовищный закон, тобой же созданный, признал порочными и преступными. Кто-то сказал, что величайшие события в мире — это те, которые происходят в мозгу у человека. А я скажу, что и величайшие грехи мира рождаются в мозгу, и только в мозгу.
О.Уайльд. Портрет Дориана Грея.
(перевод Абкина М.)
.
пятница, декабря 20, 2013
O.Wilde. TPODG
четверг, декабря 19, 2013
Monsieur Lazhar (2011)
Narrative of the Life of Frederick Douglass, an American Slave
среда, декабря 18, 2013
Captain Auld
Narrative of the Life of Frederick Douglass, an American Slave
вторник, декабря 17, 2013
Jeune & jolie (2013)
Вы входите в кафе, спросивши лимонаду...
Нет рассудительных людей в семнадцать лет
Среди шлифующих усердно эспланаду!
Wild notes
I did not, when a slave, understand the deep meaning of those rude and apparently incoherent songs. I was myself within the circle; so that I neither saw nor heard as those without might see and hear. They told a tale of woe which was then altogether beyond my feeble comprehension; they were tones loud, long, and deep; they breathed the prayer and complaint of souls boiling over with the bitterest anguish. Every tone was a testimony against slavery, and a prayer to God for deliverance from chains. The hearing of those wild notes always depressed my spirit, and filled me with ineffable sadness. I have frequently found myself in tears while hearing them. The mere recurrence to those songs, even now, afflicts me; and while I am writing these lines, an expression of feeling has already found its way down my cheek. To those songs I trace my first glimmering conception of the dehumanizing character of slavery. I can never get rid of that conception. Those songs still follow me, to deepen my hatred of slavery, and quicken my sympathies for my brethren in bonds. If any one wishes to be impressed with the soul-killing effects of slavery, let him go to Colonel Lloyd's plantation, and, on allowance-day, place himself in the deep pine woods, and there let him, in silence, analyze the sounds that shall pass through the chambers of his soul, -- and if he is not thus impressed, it will only be because "there is no flesh in his obdurate heart."
I have often been utterly astonished, since I came to the north, to find persons who could speak of the singing, among slaves, as evidence of their contentment and happiness. It is impossible to conceive of a greater mistake. Slaves sing most when they are most unhappy. The songs of the slave represent the sorrows of his heart; and he is relieved by them, only as an aching heart is relieved by its tears. At least, such is my experience. I have often sung to drown my sorrow, but seldom to express my happiness. Crying for joy, and singing for joy, were alike uncommon to me while in the jaws of slavery. The singing of a man cast away upon a desolate island might be as appropriately considered as evidence of contentment and happiness, as the singing of a slave; the songs of the one and of the other are prompted by the same emotion.
Narrative of the Life of Frederick Douglass
22 года в России
понедельник, декабря 16, 2013
По горячим следам
На прошлой неделе впервые проводил тренинг для религиозных солдат-пехотинцев на тему человеческого достоинства\чести\уважения … всего того, что обозначается одним ивритским словом “כבוד” (“кавод”). Тренинг был организован Израильским Центром Человеческого Достоинства. Его деятельность опирается на теоретическую базу, подведенную в статье* израильского юриста Орит Камир, в которой автор рассматривает 4 различных значения понятия “כבוד” на основе английских понятий “honor”, “respect”, “dignity” и “glory”. В тренинге мы использовали только первые два, обучая солдат строить свои отношения с окружающими на основании self-respect, т.е. полагаясь на свои сильные стороны, жизненный опыт, навыки и т.д., а не на борьбу за “honor” по типу “ты меня уважаешь?!” (в случае отрицательного ответа белые делают первых ход в тыкву, шах, мат, сплошной мат, переходящий в крик). Первое является неотъемлемой часть тебя самого и всегда тебе доступно, в отличие от второго, которое можно с легкостью потерять. Тренинг, построенный в виде игры-симулятора, прошел весьма успешно. Но я не о том.
После вчерашнего ограбления я задумался о том, на что мы тратим свои время и средства. И у меня возникли параллели с прошедшим тренингом. Есть люди, которые заняты в жизни накоплением материальных ценностей\имущества, которого они могут быть лишены в результате ограбления\экономического кризиса\ природного катаклизма. Если бы мы имели дома драгоценности, дорогие произведения искусства, деньги и прочее, что можно унести\сломать\разбить, то вчерашний инцидент был бы для нас тяжелым ударом. Типа того, как родители, приобретшие дорогую вазу, тратят огромные усилия на ее защиту от собственных детей или воров. Вещь становится кумиром. Ее обладатель чувствует себя сильным все то время, в течении которого он ей обладает. Когда он теряет ее он теряет ее силу = свою силу.
Есть другие люди. Те, которые тратят свои ресурсы на то, что у них никогда не отнять – отношения, учебу, путешествия, самосовершенствование и т.д. Никакой вор или наводнение никогда тебя этого не лишат. Они в тебе, они – часть тебя. Такой подход позволяет нам легче справляться с событиями, типа вчерашнего. Он придает нам уверенности в себе. Там собака зарыта.
* иврит
Д. Конрад. Сердце тьмы
Взялся за книгу после очередного просмотра “Apocalypse Now” Ф.Ф.Копполы, снятый на основе “Сердце тьмы”. По каким-то, скорее случайным обстоятельствам Конраду удалось избежать моего внимания в детско-юношеском возрасте. А нынче на переломе ранних сороковых я положил на него свою руку. Сперва я взялся за оригинал, но его английский с обильным количеством морской терминологии, оказался мне не по зубам, а частое пользование встроенным словарем сенсорного Киндла сильно портил процесс чтения. В итоге я перешел на русский и прочел новеллу быстро и с удовольствием. Действительно многое напоминает “Апокалипсис”, только у Конрада действия происходят в Африке. В книге упоминается “Бремя белого человека”, бросающее свет на смысл понятия “тьмы”. Следуя стихотворению Киплинга здесь (и в фильме Копполы) имеется в виду “дикая”, нецивилизованная жизнь, иррациональные силы природы, которые обеим Куртцам (в книге и в фильме) спперва удается подчинить своим воле и разуму, а потом заплатить за этот “икаровский” подвиг своей жизнью.
“Ужас, ужас!”
ШШШ
Как я провел день рождения
Составили протокол, выпили чаю с пирогом в большой компании (уже вдевятером) и пошли вытирать сопли. Оставив весь бардак на завтра, я принял ночную дозу лекарства и пошел спать на год старше.
Another Happy Day (2011)*
воскресенье, декабря 15, 2013
Я Вашу милость раздражаю явно,
Вам шуточками жалкими немил,
А чуть затрону немцев — и подавно:
Все, дескать, мой антинемецкий пыл.
Послушайте, какой со мной недавно
В Милане в Сант-Амброджо случай был —
В той церкви на окраине, куда я
Решил зайти, по городу блуждая...
Итак, вхожу, а там одни солдаты,
Гляжу — не верю собственным глазам:
Шпалерами богемцы и кроаты,
Ну прямо виноградник, а не храм,
Все, точно на смотру, молодцеваты,
Застыли, руки вытянув по швам,
Усы, что пакля, каменные лица,
Как будто бог велел не шевелиться.
Едва мне этот бравый сброд предстал,
Чуть было я не повернул обратно.
Я чувство отвращенья испытал,
Что вам, по долгу службы, непонятно.
Особый запах воздух пропитал:
Казалось, что, чадя невероятно,
Во храме свечи сальные горят,
Распространяющие жирный смрад.
Но тут священник для благословенья
Выходит с поднятой рукой вперед,
И труб военных раздается пенье
И за душу меня тотчас берет
Молитвенною жаждой утешенья,
Мучительным надрывом скорбных нот,
Исполненных слезами тайной боли
О незабвенных днях, о лучшей доле.
То был ломбардских крестоносцев хор,
Которые от жажды умирали,—
Сердца зовущий злу давать отпор
Хор Верди: «Боже, из родимой дали...»
И пусть поверить трудно до сих пор,
Чужие для меня своими стали,
И я, себя почувствовав другим,
Приблизился, помимо воли, к ним.
Какая глубина! Какая сила!
Так это место и должно звучать,
И вот вражду искусство победило,
Заставив предрассудок замолчать.
Но кончили играть — и охватила
Меня глухая ненависть опять,
А эти шутники как сговорились —
И дружно рты усатые открылись,
И песнопенье, обретя крыла.
Протяжно в божьем храме зазвучало.
Молитва немцев словно плач была
И с первых звуков, с самого начала
Торжественностью за душу взяла,
Напевностью своей очаровала,
И до сих пор представить трудно мне
Такую музыкальность в солдатне.
Казалось, память только ждет предлога
голос песням — эху детских лет.
Который сердцу говорит так много,
Поддержкою служа в годину бед.
В нем материнская была тревога,
И мира и любви желанный свет,
И мука обреченных на изгнанье,—
И я, внимая, затаил дыханье.
Гимн отзвучал, и несколько минут
Я пребывал в оцепененье странном.
Я думал: «Их король боится смут,
Не веря италийцам и славянам,
И армию рабов он держит тут,
Чтоб нас держала в рабстве постоянном,
Сюда богемцев и кроатов шлет,
Как будто бы перегоняет скот.
Осмеянные, сирые, немые, —
Покорные солдатскому ярму,
Слепые слуги зоркой тирании,
Орудья грабежа в чужом дому,
Они сынам Ломбардии чужие,
И эта рознь лишь на руку тому,
Кто, разделяя, властвует в надежде,
Что ненависть пребудет впредь, как прежде.
Несчастный люд!
Незваный гость в стране,
Что от его присутствия устала,
Он заправилу своего вполне
К чертям бы мог послать — и горя мало».
Но в самый раз ретироваться мне,
Пока не обнял сгоряча капрала,
Который с тростью в доблестной в руке
Стоит, как истукан, невдалеке.
Вполне возможно, что именно этот текст вдохновил Кубрика на заключительную сцену замечательного "Paths of Glory":
... а Володю Ульянова на крамольные мысли с ужасными последствиями.