Спонтанно вышли на нового Дэвида Линча - "Inland Empire", незаметно прокравшегося на наши экраны. Мы любим Линча. Его предыдущую работу "Mulholland Drive" мы смотрели с восторгом и пересматривали несколько раз. Дэвид Линч не конвенциональный режиссер. Это чувствуется во всех его картинах, включая ранние. После "Mulholland Drive" мы вышли с огромным количеством вопросов и желания словить ускользающую сюжетную нить и насыпать ей соли на хвост. Однако наряду с недоумением у нас присутствовало огромное удовлетворение от фильма. Загадочность сюжета лишь придавала ему особенный шарм.
Поэтому, когда после 15-20 минут происходящее в "Inland Empire" стало стремительно соскальзывать с асфальта сознательного на щебенку предсознательного мы только потирали руки в ожидании повтора предыдущего хита. Но не успели мы произнести "Mulholland Drive", как действия на экране уже бешено неслись по дебрям бессознательного знаменитого режиссера. "Запорожец" нашего разума стал как вкопанный у въезда в лес и не подавал признаков жизни. Фильм стал похож на сон человека с размножением личности. Смысл происходящего провалился куда-то под стулья темного зала, которые начинали постепенно освобождаться вырывающимися на свет дня недоуменными зрителями. Время от времени в зале раздавался неадекватный истерический смех или судорожные неуверенные хлопки в ладоши. Где-то через полтора часа с начала фильма я спросил Чу: - Почему мы еще не уходим?
- Может в конце все станет ясно, - с надеждой сказала она и тяжело вздохнула.
Я повторил вопрос еще дважды, но Чу была тверда, как скала. Я нервно ёрзал в кресле, переводя взгляд с экрана, где черно-белые польские проститутки сменялись серыми говорящими кроликами в костюмах, на тонкую струйку зрителей, спешащих к выходу. Вспоминалось "к нему не зарастет народная тропа".
Долгожданный конец не внес ясности. По репликам, уцелевших зрителей нам стало ясно, что у нас много братьев по несчастью. Я ожидал, что на выходе нам будут раздавать черные футболки с надписью "I watched "INLAND EMPIRE" and SURVIVED". Но и тут меня постигло разочарование. Последний праздничный вечер исчез в кроличьей норе, оставив неприяный привкус во рту и царапину в сознании.
Поэтому, когда после 15-20 минут происходящее в "Inland Empire" стало стремительно соскальзывать с асфальта сознательного на щебенку предсознательного мы только потирали руки в ожидании повтора предыдущего хита. Но не успели мы произнести "Mulholland Drive", как действия на экране уже бешено неслись по дебрям бессознательного знаменитого режиссера. "Запорожец" нашего разума стал как вкопанный у въезда в лес и не подавал признаков жизни. Фильм стал похож на сон человека с размножением личности. Смысл происходящего провалился куда-то под стулья темного зала, которые начинали постепенно освобождаться вырывающимися на свет дня недоуменными зрителями. Время от времени в зале раздавался неадекватный истерический смех или судорожные неуверенные хлопки в ладоши. Где-то через полтора часа с начала фильма я спросил Чу: - Почему мы еще не уходим?
- Может в конце все станет ясно, - с надеждой сказала она и тяжело вздохнула.
Я повторил вопрос еще дважды, но Чу была тверда, как скала. Я нервно ёрзал в кресле, переводя взгляд с экрана, где черно-белые польские проститутки сменялись серыми говорящими кроликами в костюмах, на тонкую струйку зрителей, спешащих к выходу. Вспоминалось "к нему не зарастет народная тропа".
Долгожданный конец не внес ясности. По репликам, уцелевших зрителей нам стало ясно, что у нас много братьев по несчастью. Я ожидал, что на выходе нам будут раздавать черные футболки с надписью "I watched "INLAND EMPIRE" and SURVIVED". Но и тут меня постигло разочарование. Последний праздничный вечер исчез в кроличьей норе, оставив неприяный привкус во рту и царапину в сознании.
Дэвид Линч рассказывает о фильме (англ.)
Комментариев нет:
Отправить комментарий